разобщает нас с нашим естественным состоянием сопереживания, я выделил особые формы языка и коммуникации, которые, на мой взгляд, способствуют насильственному обращению с другими и собой. Говоря об этих формах коммуникации, я использую термин «отчуждающее от жизни общение».
Моралистические суждения
Один из видов отчуждающего от жизни общения — это использование моралистических суждений, которые подразумевают неправоту или испорченность людей, действующих не в согласии с нашими ценностями. Такие суждения отражены в языке: «Твоя проблема в том, что ты слишком эгоистичен». «Она ленива». «Они полны предрассудков». «Это недопустимо». Обвинения, оскорбления, уничижительные высказывания, ярлыки, критика, сравнения и диагнозы — все это формы суждений.
Суфийский поэт Руми писал:
Есть луг волшебный, что лежит вне круга Понятий наших о добре и зле. Ищи его! Там встретим мы друг друга [3].
Однако отчуждающее от жизни общение загоняет нас в ловушку мира представлений о том, что правильно и что неправильно, — в мир суждений. В этом языке много слов, которые классифицируют людей и их действия, а также вводят дихотомию. Когда мы говорим на этом языке, мы судим других и их поведение, раздумывая о том, кто хороший, плохой, нормальный, ненормальный, ответственный, безответственный, умный, невежественный и так далее.
В мире суждений нас прежде всего заботит, «кого как назвать».
Задолго до того, как я успел повзрослеть, я научился общаться безличностным способом, который не требовал от меня открывать, что происходило внутри меня. Сталкиваясь с людьми или поступками, которых я не одобрял, я реагировал с позиции того, что они неправильны. Если преподаватели задавали задания, которых я не хотел делать, я считал их «злыми» или «несправедливыми». «Идиот», — думал я, когда кто-то подрезал меня в потоке машин. Говоря на этом языке, мы мыслим и общаемся с позиции того, что, если другие ведут себя определенным образом, — значит, с ними что-то не так. Иногда мы также думаем о том, что не так с нами, если мы чего-то не понимаем или не реагируем так, как подобает. Наше внимание посвящено классификации, анализу и определению уровней неправильности, а не тому, что нам и другим нужно и чего мы не получаем. Таким образом, если моя девушка хочет больше тепла, чем я ей даю, она — «эмоционально зависимая». Если же я хочу больше тепла, чем дает мне она, то она «холодная и бесчувственная». Если мой коллега уделяет деталям больше внимания, чем я, то он — «придирчивый зануда». Если же я переживаю о деталях больше, чем он, то он «небрежный и безалаберный».
Анализирование других на самом деле выражает наши собственные потребности и ценности.
Я убежден, что любой подобный анализ другого человека — это на самом деле трагическое выражение наших собственных ценностей и потребностей. Они трагичны, потому что, выражая их в этой форме, мы усиливаем защитную реакцию и сопротивление тех самых людей, чье поведение нас тревожит. Или же, если люди действительно соглашаются действовать в соответствии с нашими ценностями, весьма вероятно, что они делают это из страха, чувства вины или стыда, соглашаясь с нашим мнением об их неправильности.
Мы все очень дорого расплачиваемся, когда люди действуют в соответствии с нашими ценностями и потребностями не от чистого сердца, а из страха, чувства вины или стыда. Если люди учитывают наши ценности из-за внешнего или внутреннего принуждения, рано или поздно мы столкнемся с последствиями уменьшения доброй воли. И те люди тоже платят свою эмоциональную цену: они с высокой вероятностью испытывают негодование или снижение самооценки, когда отвечают нашим потребностям из страха, вины или стыда. Более того, каждый раз, когда другие в своем сознании ассоциируют нас с каким-либо из этих чувств, снижается вероятность того, что они в будущем смогут искренне отвечать нашим ожиданием и ценностям.
Здесь важно не путать ценностные суждения и моралистические суждения. Мы все формируем ценностные суждения относительно того, что для нас важно в жизни. Например, мы можем ценить честность, свободу и мир. Ценностные суждения отражают наши убеждения относительно того, как наилучшим образом служить жизни. Что же касается моралистических суждений, то мы выдвигаем их относительно людей и способов поведения, которые не отвечают нашим ценностным суждениям. Например: «Насилие — это плохо. Люди, которые убивают других, — злые». Если бы нас воспитали в культуре использования такого языка, который способствует выражению сопереживания, то мы научились бы выражать свои потребности и ценности прямо, а не клеймили бы других, когда не получаем желаемого. Например, вместо того чтобы говорить: «Насилие — это плохо», мы могли бы сказать: «Мне страшно, когда насилие используется для решения конфликтов. Я ценю другие способы их урегулирования».
Соотношение между языком и насилием — тема исследований профессора психологии университета Колорадо О. Дж. Харви. Он наугад отобрал фрагменты текстов из литературы многих стран и составил таблицу частотности слов, которые используются для того, чтобы судить людей и классифицировать их. Его исследование показывает высокую корреляцию между частотностью использования таких слов и частотой случаев насилия. Меня не удивляет, что в культурах, где люди мыслят с позиции человеческих потребностей, насилия значительно меньше, чем в культурах, где люди навешивают друг на друга ярлыки «хороших» и «плохих» и считают, что «плохие» должны быть наказаны. В 75 % телепрограмм, которые показываются в то время, когда у американских детей самая высокая вероятность находиться у телевизора, герой либо убивает, либо хотя бы избивает врагов.
Классификация и осуждение людей способствуют насилию.
Эпизод насилия обычно является кульминацией сюжета. Зрители, которым внушили, что плохие парни заслуживают наказания, с удовольствием смотрят на насилие.
Корень многих (если не всех) случаев насилия — вербального, психологического или физического, будь то в семье, племени или государстве, — это способ мышления, который ищет причину конфликта в неправильности противника. Из этого проистекает неспособность воспринимать себя или других с позиции уязвимости, то есть думать о том, чтó мы можем чувствовать, чего боимся, к чему
